Все это прерывается очередным ударом по голове, все, я как бы потерял сознание, мутно, мешок до сих пор на голове, я свалился на пол, дальше я помню, что было несколько ударов по спине ногой, чем-то плоским деревянным и рифленным, что потом на плечах, на спине были такие как бы полосы параллельно.
...Ведут, получается, по коридору от входа в дальний конец, как я понял, там пыточная, потому что стена была в крови, стол был офисный, пару стульев, стена была закровавлена. Это была у них, скажем так, комната допросов.
Он говорит: «Иди сюда», берет меня за шиворот рубашки, подтягивает, бьет в живот в районе солнечного сплетения, я приседаю вдоль стены, он приседает напротив меня, поднимает голову за лоб и говорит: «Ты знаешь, у меня пистолет отобрали, но нож оставили», и из ножен достает нож охотничий... Начинает рукоятью бить по голове. Продолжалось это довольно-таки долго, по всем участкам, и по ушам, в районе здесь уши были опухшие. «Вспомнил?»... «Ну смотри, – говорит, – я ж могу сделать так» – и наносит надрез ниже коленной чашечки на правой ноге, там шов еще нанесли потом. «Вспомнил?». Говорю: «Да нечего писать!» Начинает нож подносить к глазу. «Глаз выколоть, могу тебе шею подрезать», я инстинктивно, не знаю, глупость – не глупость, начинаю руку отпихивать от себя. Он говорит: «Ты еще и сопротивляешься?» и берет наносит на левой ноге один надрез по бедру. Нож был острый и сразу пошла кровь, голова была как в тумане, не почувствовал, это я потом уже узнал, когда встал, а встать не мог... Захватывает одной рукой своей свободной мою правую руку и наносит разрез по руке. Разрезы такие, глубокие, может даже до кости, не знаю, но получается, часть была со всех сторон, и пошла кровь.
...Молитвы священника, очень сильно раздражали, и он просто брал дубинку и бил его пока тот не переставал кричать.
...Заходит еще один в черной, в черной борцовке, крепкого телосложения… спортивная майка с открытой спиной. Ниже меня ростом, около метра шестидесяти, очень широкий в плечах, без балаклавы, назвался Богом: «Я для тебя Бог». У следователя спросил: «Пишет ли он что-то?». Тот: «Нет». Достает пистолет, передергивает затвор, поднимает в мою сторону, и я просто пригибаю голову, и раздается выстрел. Это был травмат, пуля попадает мне сюда… Здесь еще остался маленький бугорочек. Если б я не пригнул голову, то пуля бы попала просто в глаз, потому что я чуть-чуть пригнул, и пуля пошла вот сюда в надбровную... «Ну теперь он должен вспомнить» – и уходит…
Постоянно выбирали кого-то всю ночь там мучили, кого-то коверкали в пыточной. Ну не до полусмерти, но вроде так: ой, ай, ну я так понял, что пальцы выворачивали, руки, может, резали, потому что слышно было как ойкали люди.
Она говорит: «Кто хочет сигарету, те танцуем». Выносила или магнитофон, или приемник, включала музыку и по камерам смотрела, кто танцует – тот получал сигарету... за сигареты или мог дать чуть-чуть еды, ложку лишнюю, типа заработали. Это такие по вечерам развлечения были.
На день пятый или шестой расстреляли паренька, он был в Миусинске… Он сам с Миусинска был, и… в общем каждое утро комбат этот его выводил, давал пять минут времени на уборку кухни, коридора, мытье, подметание, и чтобы кухня, посуда помыта, если не успевал, это физически невозможно успеть. Он его избивал, избивал страшно, ногами, прикладом, в общем, типа бандеровский ублюдок, фашист… Он поубирал, ну может часов в 10-11, зашел комбат к нему, говорит: «Пошли, я ж тебе говорил, что тебя расстреляем, я ж тебе говорил», что-то такое. Тот: «Нет, не надо, не надо». Тот: «Все равно пошли». С ним, с комбатом, было двое, они этого паренька под руки и вывели. Потом был слышен удар, крики паренька и четыре выстрела, не очередью, а именно четыре одиночных выстрела, одновременно. И все, после этого о пареньке не слышно было, заглянул комбат, говорит: «Ты следующий на очереди» – это ко мне. Но он так сказал в каждую камеру.
Был случай, у него был такой вид пытки, «Маша и медведь» назывался. Одевали на голову задержанного шлем беркутовца каску... и бил резиновой палкой по голове, ну по этой сфере. Несколько палок ломал.
